Интервью с писателем, комиком, журналистом и топ блогером России Аленой Чорнобай.

Расскажите о себе о семье, где провели детство, юность?

 – Как-то я пыталась ответить на этот вопрос симпатичному мужику на первом свидании. Он заказал себе тощую куропатку с парфэ из брюквы, а я – сочащиеся салом свиные ребра, жареную картоху и пиво. Один этот поступок уже должен был подсказать мужику, что меня лучше про мое детство не спрашивать. А просто умиляться, как аппетитно я ем – словно царевна-лягушка с рукавами-хранилищами. Помните, в сказке? А кости – в рукав. Потом взмахнуть – и пойти в пляс с лебедями. Но он не умилялся, он спрашивал. Пришлось мне наскоро доесть свои яства, спроситься носик попудрить – да и сбежать, чтоб написать ему в ответ на его вопрос аж два стендап-концерта. По часу  – каждый.

Писатель был такой – Дима Горчев. Мне очень нравится, как он формулировал. Он детство человека называл “период вынужденного дебилизма”. Вот в этом дебилизме я провела все свое детство и юность. Частично – в жутко православном месте при мужском монастыре в Украине. Мне там все время прививали религию путем запугивания и дисциплины. Частично – уже в школьный период – в России, в маленьком рабочем поселке. Его когда-то построили зеки вокруг карьера, где добывали щебень и гравий. А вот семья у меня очень хорошая: они настолько меня уважают, что представления не имеют о том, чего я делаю и чем занимаюсь. И что мне платят за написание букв. Скажи я что-то такое же кому угодно –  да хоть первой учительнице – она мне тоже ни за что не поверит.

Когда и как Вы стали писать? С чего все началось?

– Так я всегда писала чего-то там. Такое бремя одиноких подростков, которым с текстами интереснее, чем с абсолютно любым человеком. К тому же, надо отдельно сказать, что до людей-то, чтоб интересные, мне еще нужно будет сменить поселок на поселок побольше, потом – на город, на второй большой город. Я перебежками пробиралась. Ну, по дороге концерты давала, еще закончила какой-то филфак, где вообще уже все писали. Была, к примеру, одна соседка. Назовем ее, допустим, Оксаной. Мы с ней писали друг другу поэмы –  различным штилем, размерами разными. Обычно по бытовым вопросам: мол, сколько водки надо купить, мол, почему ты трусы повесила на батарею, когда там макароны. Возможно, именно мы и придумали столь популярный потом баттл-рэп.

Какие качества вы больше всего цените в человеке?

– Ну, если прям всерьез отвечать – то нет ценнее для меня и важнее иметь с каким-нибудь человеком одно, единое поле юмора. Сейчас же многим отшибло сарказм, у всех –  повальное неумение считывать юмор или иронию. Я, как писатель и блогер, страдаю. Разочаровываюсь в человечестве. Нашутишь сам про себя три короба – и тут же строгий кто-то придет, чтоб предложить тебе услуги психолога.

Что Вас раздражает больше всего в людях?

– Так ясно, что: как у барона Мюнхгаузена — вот эти лица их очень строгие, с какими важно нести херню. В каком-нибудь, я не знаю, будущем, я верю, снова случится откат к привычным мне заводским настройкам. Когда любой человек в Сети в ответ на, скажем, вопрос про политику, религию, спасение китов, коронавирус, мелиорацию почвы – возьмет и скажет: извините, не знаю. Ну, не учился. Не имею понятия.

И вот тогда-то случится само Великое и Всеобщее счастье.

Русский язык без мата возможен или нет?

– Извините, не знаю. Ну, в смысле, я не имею понятия. Попались? Да, вот такой вот панч.

Спрашивать у филолога, а возможен ли язык без мата – это все равно, что спрашивать у шеф-повара, а возможна ли еда без соли. Разумеется, возможна. Но нахуя?

Честно говоря, пока я  живу –  всё удивляюсь, насколько же русскому человеку всегда есть дело до каких-то глобальных вещей. Ведь никто не сидит у себя в кухне, терзаясь вопросом: “Могу ли я, Митрофан Говнов, не ругаться матом, не писать им и не разговаривать”? Зато любой Говнов в Сети обязательно придет в пост к лингвисту, чтобы указать ему на бескультурье в тексте, где, кроме мата,  “три Даля на Розенталь”. Ну, запретите нам мат. Мы новый придумаем. Или такой выкатим Эзопов язык – что мат Митрофану покажется безобидно-затертым и не вызывающим уже столь тазораскалывающего эффектика.

Что такое любовь в Вашем понимании?

– Когда ты улыбаешься, опуская на унитазе стульчак. Или выуживая пальцем чайные пакетики из грязной пепельницы. Или собирая семейники с табуретов. Как там выше было про детство? Период вынужденного дебилизма? Ну, значит, про любовь пусть будет период сознательного дебилизма.

Вы влюбчивы?

– Разумеется. Причем – двумя способами: случайным и специальным. Второе – это суперспособность у меня, как у героев Марвела. В супергеройской саге я была бы женщина-мудак, которой не живется по-человечески. Непременно надо всех вокруг задолбать своей влюбленностью, чтобы ни одного выжившего окрест. Вот выхожу я по весне на улицу: ручейки там, почки-листочки, чайка в лужу гадит сидит с каким-то пришвинским выражением лица… Чую – глядь! Сокодвижение! Внутри прям потекло по жилам, кипит. Ну, и все, радиус поражения два километра, берегись, разбегайся. Потому что подойду и влюблюсь, спасу, нанесу повреждения любовью, отряхну от трусов и чайных пакетиков, научу опускать стульчак. Словом, почти невозбранно потеряю два года на бесперспективную идею Ассоли, к которой на алых своих парусах ничерта не приплыло, а приплыло другое. Ну, вот это вот, в чайных пакетиках. Но сказка должна же рассказываться? Значит, придумать ее – моя прямая задача.


Опишите пожалуйста саму себя тремя словами. Вот какая Вы?

Грустная. Смешная. Нестабильная.

Ваш девиз

– Мой — что? Зенит — чемпион!

У Вас в руках «золотая рыбка», которая предлагает загадать три желания…

– Я бы позвонила своему наркологу, но он давно не снимает трубку.

Ну, окей:  жрать и не толстеть, пить и не иметь проблем с алкоголем, а еще Harley-Davidson V-rod, я у мамы байкер.

Если подумать, было бы хорошо не заниматься в жизни вообще ничем, кроме бесплатного графоманства. Очень много времени крадет пресловутый насущный хлеб, потому что писателем я не работаю. Я “писателем” развлекаюсь. И вроде –  успешно, потому что могу себе позволить сидеть на побережье с хайболом, смотреть в закат, слюнявить перо и притворяться едва ль ни Буковским. Но только войдешь в творческий экстаз – как какой-нибудь михрютка звонит со своими дедлайнами, с мысли сбивает, заискивает. Просит статью про мелиорацию почв, спасение китов или эссе про религию.

Какое самое трудное решение, которое Вы когда-либо принимали?

– Я легко принимаю любые решения, потому что когда-то случайно обманула судьбу, не оставшись в крохотном, забытом Богом поселке. Я получила образование, покаталась по миру, сколотила себе какое-то имя в своей этой сфере. Ну, какие могут быть сложности с принятием решений? Удача улыбается легкомысленным. В параллельной реальности моя альтернативная версия вышла замуж за белазиста, в пятнадцать лет родила, к тридцати — потеряла все зубы, спилась и – возможно – даже села в тюрьму. Не потому, что вся кривая, бедовая, а потому что – как завещали нам классики – среда повлияла, испортила.

Если бы Вы имели возможность встретиться с собой маленькой, то что бы Вы себе сказали в этом случае?

– Учи английский, а не квенью и синдарин. На языках Толкина в будущем никто не разговаривает, а вот английский, всосанный в детском возрасте, сэкономит тебе сотни часов и размножит для тебя варианты будущего.

Расскажите о самом большом провале, который когда-либо случался в Вашей жизни?

– Я чудовищно деятельно переживаю личные драмы. Ну, не сидится мне мордой в стену, не плачется. Нужно непременно сменить страну, сферу деятельности, жизненный вызов. Поэтому, каждый такой период, я пытаюсь сделать что-то такое, чего никогда еще в жизни не делала. И в чем совершенно не имею навыка. Могу попробовать встать на доску для сёрфа – и весело потом проходить курсы живописи, лежа в постели с переломом спины. Могу после перерыва лет эдак в семь попытаться выйти на сцену – и там опозориться. Нам, невротикам, только дай этот допинг, это ощущение, что ты опять – чёрти-что, чтобы мы от этого нуля через стыд отталкивались. Пожалуй, из всех моих метаморфоз, самым болезненным была именно сцена. До этого я средне спичрайтила рэп, средне писала сценарии к фильмам – ну, то есть, было за что себя проклинать, шатать себе самооценку и ненавидеть, но не до кромешного ужаса несоответствия. А вот свой первый стендап-концерт, сделанный на добрую, свою собственную аудиторию, я не забуду вообще никогда. Да нет, всем понравилось, но какое мне дело до всех? В моих оценочных категориях это — провал, причем – такой, что я потом год не вставала из-за стола, обучалась, марала бумагу и открывала свой рот в расческу, пытаясь поставить голос и интонации.

Вы романтик?

– Я циник. А они, как известно – разочарованные романтики. Но степень романтизма куда сильнее, чем степень постигшего разочарования. Потому – лучше не ворошить всю эту мглистую глыбу с надеждами.

– Верите в любовь с первого взгляда?

– А существует другая? Мне кажется – нет, это ж даже какие-то там ученые когда-то доказывали. Мол, хватает примерно семи секунд, чтобы все стало понятно с человеком напротив. Бедолага он, или еще поживет. Втрескалась ты в него уже, или еще есть надежда. На осознание случившегося уходит куда больше времени, поэтому мы и говорим потом всем, как нам этот человек сходу не понравился. Отрицание же, мы же пуганые. Но потом научаешься переварить семь секунд примерно за сутки, а не за полгода.

Какое свидание было самым лучшим в Вашей жизни?

– Я последние люблю – они показательные. Открывают тебе частности о себе, к которым тебя жизнь не готовила. Например, в сети я – тот персонаж, на которого мечтают походить дочки моих читательниц. Дерзкая, четкая, самодостаточная, образец такой свободной и актуальной женщины, которая может и по морде всадить, если этого требует ее психолог, чтобы лишние эмоции не контейнировать. Но в жизни все грустнее – я ужасно расхлябанная. И не могу не только по морде – но и из бокала в лицо. Поэтому кино я пишу, но в нем не снимаюсь.

Ваше личное описание мужской сексапильности и асексуальности.

– Ну, чтоб руки с лопату и плечи – прям как росчерк крыла истребителя. Голос как пароходный гудок — но при этом нежный и бархатный. Шея как горнолыжный склон, а кадык — как трамплин для лихачества. Из волос чтобы на груди можно было бы выткать ковер и отдать в фонд борьбы с бесковровыми. Пресс на пузе чтобы такой, как в природе вообще не бывает. Как следы на дороге просёлочной от огромного танка тяжелого. Дульце тоже чтобы огромное. Исполинское щедрое дульце. Чтобы в пробке если стояли –  он в бутылку поссать не мог, потому что там горлышко узкое. И поэтому ссал мне в глаза.

Доброты чтобы небывалой. Всех жалел — секретарш своих тоже. И они его очень любили. И дарили ему трусы. Как хорошему человеку. Но он эти трусы не выбрасывал — а тащил непременно в дом, чтобы бабу свою порадовать. 

Ноги были чтобы красивые. Вроде вот и растут из жопы – а вполне замечательно выросли. И в длину, и в различные стороны. Я не знаю, мне продолжать? И я так сразу прямо ответила и на первый вопрос, и  второй – сексуальное и несексуальное.

Что выберете — великолепный секс раз в месяц или посредственный всякий раз, когда Вы его захотите?

– Помилуйте, мне сорок. У меня не бывает посредственного секса, у меня бывает незапланированный тренинг для запланированных учащихся. В моем возрасте уже не имитируют оргазм – если что, то придется перетрахивать.

Что я не спросил, но Вы хотели бы сказать?

– Почти ничего из того, что я сама бы у себя спросила. Но так даже лучше, мне очень понравилось. Шутишь, скабрезничаешь, не натягиваешь на лицо серьезное рыло, не задумываешься о том, какое впечатление произведешь на читателя. У вас же хороший читатель, он понимает сарказм? Если что – то я из него состою почти полностью, но там, в глубине, за луковой шелухой и косметикой – есть немного романтики и кошачьего мурлыканья нежного. Не надо быть серьезными, на это жалко жизни – даже посредственной. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь. Шутите так, будто стоите под софитами и летящими в вас овощами. Читайте книжки, не отказывайте себе в бокале вина, ешьте на свиданиях копченые ребра, собирайте истории, как свидетельства того, что вы живы и что не утратили какое-то детское ощущение жизни. Смотрите мультики Миядзаке – там детские сны. Попробуйте встать на доску и сесть за чоппер. Может, и есть возраст у желаний, но только этих – серьезных. После сорока наступает возраст чудачеств – можно все, главное, не цементироваться.

М.Манукян 21.01.2025
Сказать спасибо автору за это интервью